В ранние, да и не очень ранние советские годы многие люди, едва научившиеся или вовсе не научившиеся читать-писать, массой повалили в кино, бывшее, как известно, "из всех искусств для нас важнейшим". Не понимая такой базовой для восприятия искусства вещи, как условность, они легко и радостно отождествляли артиста и его героя. Если герой был герой, то герой был и артист. Если герой был злодей, то сторонились и артиста. Если герой был смешным, то, встретив сыгравшего его артиста на улице, люди принимались тыкать в него пальцем и покатываться со смеху.
Я помню, как где-то в середине 60-х годов я шел по улице Горького и вдруг увидел довольно странное зрелище, заставившее меня замедлить шаг. Около большого окна парикмахерской собралась не так чтобы особо обильная, но все же заметная толпа людей, тычущих пальцами в окно и радостно хохочущих. Заглянул в окно и я. Там сидел в кресле и стригся популярнейший комик Сергей Филиппов. Ничего смешного он не делал — сидел и стригся, при этом, что и вполне понятно, довольно раздраженно косясь в сторону окна, за которым маячили резвящиеся кинозрители.
Границы между искусством — в особенности современным — и не искусством столь же прочны, сколь и прозрачны. Именно прозрачны, а не призрачны. Именно эта прозрачность, принимаемая за призрачность, человека неискушенного вводит в заблуждение, до тех пор пока ему не захочется лично испытать эту границу на прочность, заплатив за эту попытку если не сотрясением мозга, то хорошей шишкой обязательно.
Потому и до сих пор столь драматически трудно ощущается разница между героем романа и его автором, между провокативным манифестом художника и его повседневным социальным поведением, между уличным хулиганом и артистом, играющим роль уличного хулигана.
Так, например, бурно и весело заявившая о себе в последние несколько лет арт-группа "Война" с огромным успехом играет роль разухабистой банды нарушителей общественного порядка, при том что ее "личный состав" — это компания очень интеллигентных, очень милых, хорошо образованных и хорошо воспитанных молодых людей.
Безусловная удача их арт-проекта особенно убедительна на фоне другой, тотальной ролевой игры, где настоящая — отъявленная, жуликоватая и малограмотная — шпана натужно и неартистично играет роль благопристойных граждан, носителей светлых идеалов, оплота государственности. Впрочем, оплотом государственности, именно той, какая есть здесь и сейчас, они являются и на самом деле.
Радикальная смена ролей — классический прием карнавальной культуры, в которой мы все, хотим или нет, живем.
Культурный уровень и гражданская взрослость как отдельного человека, так и общества в целом не в том, чтобы "все понимать", а в том, чтобы понимать, что ты далеко не все понимаешь. Лишь это понимание служит здоровой основой для самой возможности понимания всего того, что ты не в состоянии понять в данный момент.
В обществе невзрослом, вроде нашего, во главу угла ставится именно непонимание как незыблемая основа убойной правоты.
По поводу искусства не только возможна и важна, но и остро необходима общественная дискуссия. В нашем же случае дискуссия время от времени принимает судебно-процессуальные формы, что, заметим, необычайно сужает пространство дискуссионного маневра. Оппоненты современного искусства и его частных проявлений все чаще и чаще предпочитают такие неопровержимые аргументы, как старый добрый погром в музейном зале или не менее традиционная апелляция к городовому. А лучше и то и другое.
Дискуссия на тему современного искусства таким образом сводится к бессмертной формуле Хармса "Давай, сразимся, чародей, ты словом, я рукой".
Раньше новое искусство третировалось с позиций "народности" и "партийности". Теперь — с точки зрения "возбуждения", "разжигания" и необычайно вольно и причудливо трактуемого "экстремизма".
Но и тогда, и теперь художнику (куратору, издателю) вменяется "кощунство и святотатство".
"Они подняли свою руку на самое святое для каждого советского человека — на Владимира Ильича Ленина, на нашу партию, на наше советское подлинно народное искусство", — писала в каком-нибудь 67-м году газета "Правда". Да что там газета "Правда"! Я однажды насмерть поссорился с одной милой барышней, сделавшей мне выговор за то, что я рассказал какой-то анекдот про Ленина. "Должно же у человека быть хоть что-то святое!" — сказала она. "Должно, — согласился я. — Только вот уж точно не это". Мы больше не виделись, о чем я не слишком жалею.
Я нерелигиозный человек, и все, что связано с понятием "святости", для меня носит скорее метафорический характер. Но я всегда был убежден в том, что всяческая "святость" — дело сугубо интимное, а коллективная "святость", если она не ограничена пространством церкви, мечети, синагоги или пагоды, обязательно столкнется с чужой "святостью" и непременно станет движущей силой либо для массовой драки, либо для погрома, либо для войны.
А также я убежден в том, что ничьи представления о святости не в состоянии ни поколебать, ни оскорбить никакое искусство. Иначе это никакая не святость, а мракобесие и суеверие.
О том, какое имеет отношение к святости припадочное кирзовое благочестие, даже и говорить не хочется — слишком все понятно. А то, что оно стало ощутимой общественной силой, понятно не всем. А зря. Сила эта опасна не для искусства, потому что со свободным искусством не дано справиться никому. А вот обществу в очередной раз задан вопрос: мы кто — современное общество, открытое миру и руководимое законом и разумом, или архаическое дремучее племя с вождями, колдунами и шаманами, с кольцами в носу и "Булавой" за пазухой.
Общественное отношение к современному искусству — это если и не самый универсальный и исчерпывающий ответ на этот вопрос, то один из них точно.
12 июля будет объявлено решение суда по делу Андрея Ерофеева и Юрия Самодурова. Не пропустите.
Статья опубликована на сайте Грани.Ru
